Аренда автомобилей в Краснодаре03.02.2017Сильный эффект В другом томе - острая сюжетная ситуация, - пожалуйте. В третьем томе - чувствительная сценка - просим, просим. А вот еще, еще. Здесь немного облегчим, тут разрисуем, там украсим. Ну, вот и готово - пожалуйте к столу. Люсьен Шардон, вступивший на парижскую почву, шаг за шагом терял свои благородные и высокие иллюзии о человеческом обществе. Он пошел по дороге, где его ждали подлость, обман, ханжество, бесконечные сделки с совестью. Он дошел до того, что вынужден был написать ругательную статью о прекрасной книге своего друга дАртеза, но, мучимый совестью, пришел предварительно к дАртезу, чтоб показать ему рукопись. В спектакле это дАртез, охваченный негодованием, вбегает к Люсьену, и Люсьен, схватившись за сердце, бежит в редакцию, возвращается с рукописью, разрывает ее на глазах у растроганной публики. Какое благородство! Все это грубый подлог. Люсьен не разорвал рукопись. В том-то и трагедия Люсьена, что звериные законы капитализма заставляют его напечатать статью. Она и была напечатана. Трагедия в том, что дАртез, понимающий эти законы, не протестует против печатания. Если вы хотите взять в аренду автомобиль в Краснодаре, тогда посмотрите на аренда автомобилей в Краснодаре и узнайте что для этого потребуется. Напечатанная статья - смертельный удар по дАртезу. Не напечатанная - по Люсьену. Вот это превосходное место у Бальзака: - Твоя книга-великолепное произведение,- воскликнул Люсьен с полными слез глазами, - а они меня приговорили разнести ее. - Бедное дитя, горек твой хлеб, - сказал дАртез. Люсьен протянул ему рукопись. ДАртез прочитал ее и не мог сдержать улыбки: - Какое роковое применение получает здесь ум, - воскликнул он. Роковое применение получает ум в буржуазном обществе- вот мысль. История с рукописью - вот обнажение законов общества. Утерянная иллюзия - вот страсть. Все вместе - истинно глубокий протест против буржуазного строя жизни. В спектакле нет мысли, познания, страсти. Есть чувствительная сценка. Есть плоская сентиментальная забава. - Поменьше мысли, товарищи, поменьше мысли! Эта сцена - мерило для всей пьесы Сухотина, переделавшего бальзаковскую Человеческую комедию.
|